Про цифровую экономику в действии
Со вчерашнего вечера и до сего момента - более двенадцати часов - личный кабинет налогоплательщика на сайте ФНС России недоступен.
Еще про проклятое искусство
Про проклятое искусство
(no subject)
Про последнее прости
Документы убийцы Кирова Л.В. Николаева, щедро представленные в необыкновенно интересном сборнике документов об убийстве Кирова, недавно увидевшем свет, свидетельствуют о, мягко говоря, значительной специфичности его личности.
Однако его письмо матери, жене и детям, написанное за несколько месяцев до 1 декабря 1934 г., поразительно.
И пронзительно.
Про новейшую археографию: "Корроборация"
В исключительно интересном сборнике документов об убийстве Кирова, недавно вышедшем в свет, археография, как сказано в предисловии, "соответствует принятым современным археографическим стандартам при публикации исторических документов, в частности, советского времени".
Что это за стандарты, кем они приняты, опубликованы ли они, далее не уточняется - а между тем, насколько известно, никаких подобного рода "стандартов" в смысле нормативных текстов попросту не существует.
Далее говорится, что при составлении сборника применены "положения общего формулярого анализа документов".
Что это за анализ и каковы же его общие положения - также, что называется, пойми, кто может.
Затем составитель поясняет, что "из рубрики "Пометы" были выведены в отдельную рубрику "Корроборация" те знаки, которые ставили на печатном тексте машинистки...<...> Если мы были уверены, что такая-то отметка является именно специальной отметкой, машинописной подписью машинистки, то мы ставили ее в "Корроборации". Обычно пометкой машинистки были две буквы и цифра: сокращались фамилия-имя и ставилась цифра, каким образом она выбиралась, достоверно неизвестно."
В связи с этим совершенно необходимо отметить, что в позднесоветском (1980-е гг.) делопроизводстве "знаки, которые ставили на печатном тексте машинистки", были известны как "индекс машинистки". В указанное время состоять этот индекс мог из инициалов, количества отпечатанных экземпляров, номера конкретного экземпляра, даты. В контексте документов разбираемого сборника "индекс машинистки" очевидно включал только инициалы (прописными или строчными буквами, иногда разделявшимися точками), и - после дефиса - количество отпечатанных экземпляров документа, выраженное цифрой. Таким образом то, каким образом "выбиралась" цифра, - известно, вполне достоверно, и очень давно.
Во-вторых, именование "индекса машинистки" "корроборацией" попросту смешно.
Так называемый "индекс машинистки", разумеется, удостоверяет документ, однако роль его в этом удостоверении несопоставима с подписью, которая в сборнике в качестве "корроборации" не рассматривается вовсе.
Да и зачем протоколам допросов госбезопасности 1930-х гг. "корроборация", когда есть бланк, есть текст, есть подпись (подписи), и есть "индекс машинистки"?
Зачем умножать сущности без необходимости?
Что это за стандарты, кем они приняты, опубликованы ли они, далее не уточняется - а между тем, насколько известно, никаких подобного рода "стандартов" в смысле нормативных текстов попросту не существует.
Далее говорится, что при составлении сборника применены "положения общего формулярого анализа документов".
Что это за анализ и каковы же его общие положения - также, что называется, пойми, кто может.
Затем составитель поясняет, что "из рубрики "Пометы" были выведены в отдельную рубрику "Корроборация" те знаки, которые ставили на печатном тексте машинистки...<...> Если мы были уверены, что такая-то отметка является именно специальной отметкой, машинописной подписью машинистки, то мы ставили ее в "Корроборации". Обычно пометкой машинистки были две буквы и цифра: сокращались фамилия-имя и ставилась цифра, каким образом она выбиралась, достоверно неизвестно."
В связи с этим совершенно необходимо отметить, что в позднесоветском (1980-е гг.) делопроизводстве "знаки, которые ставили на печатном тексте машинистки", были известны как "индекс машинистки". В указанное время состоять этот индекс мог из инициалов, количества отпечатанных экземпляров, номера конкретного экземпляра, даты. В контексте документов разбираемого сборника "индекс машинистки" очевидно включал только инициалы (прописными или строчными буквами, иногда разделявшимися точками), и - после дефиса - количество отпечатанных экземпляров документа, выраженное цифрой. Таким образом то, каким образом "выбиралась" цифра, - известно, вполне достоверно, и очень давно.
Во-вторых, именование "индекса машинистки" "корроборацией" попросту смешно.
Так называемый "индекс машинистки", разумеется, удостоверяет документ, однако роль его в этом удостоверении несопоставима с подписью, которая в сборнике в качестве "корроборации" не рассматривается вовсе.
Да и зачем протоколам допросов госбезопасности 1930-х гг. "корроборация", когда есть бланк, есть текст, есть подпись (подписи), и есть "индекс машинистки"?
Зачем умножать сущности без необходимости?
Про новейшую археографию вопросов
Вышел в свет исключительно интересный сборник документов об убийстве Кирова.
Во введении "О структуре, источниках и археографии", в примечании 17, составитель сборника г-жа Конова Т.Ю. цитирует справку госбезопасности в отношении заверенных в 1965 г. копий протоколов обысков, согласно которой подлинники этих протоколов находятся "в архивном уголовном деле № 236172, Т. 10."
Далее следует, по-видимому, утверждение уже самой г-жи Коновой, согласно которому "в 1965 г. дело находилось в Учетно-архивном отделе КГБ при СМ СССР."
А еще далее следует поставленный все тою же г-жой Коновой вопрос: "Что это за дело, если это не основное дело «По обвинению Николаева и других»?
К кому обращен этот вопрос? Не иначе как к читателю введения, который в большинстве своем узнал о существовании конкретного "основного дела "По обвинению Николаева и других" только что. Плохо понимая пока, что же, собственно, на вопрос г-жи Коновой отвечать, чуть ниже он, читатель, от нее же, г-жи Коновой, узнает, что, согласно сведениям справки все того же Учетно-архивного отдела КГБ при СМ СССР от декабря 1965 г., в архиве госбезопасности имелось дело "ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других" № 236172".
После этого читателю позволительно, кажется, в свою очередь поставить г-же Коновой вопрос: а о чем был вопрос, поставленный ею?
Во введении "О структуре, источниках и археографии", в примечании 17, составитель сборника г-жа Конова Т.Ю. цитирует справку госбезопасности в отношении заверенных в 1965 г. копий протоколов обысков, согласно которой подлинники этих протоколов находятся "в архивном уголовном деле № 236172, Т. 10."
Далее следует, по-видимому, утверждение уже самой г-жи Коновой, согласно которому "в 1965 г. дело находилось в Учетно-архивном отделе КГБ при СМ СССР."
А еще далее следует поставленный все тою же г-жой Коновой вопрос: "Что это за дело, если это не основное дело «По обвинению Николаева и других»?
К кому обращен этот вопрос? Не иначе как к читателю введения, который в большинстве своем узнал о существовании конкретного "основного дела "По обвинению Николаева и других" только что. Плохо понимая пока, что же, собственно, на вопрос г-жи Коновой отвечать, чуть ниже он, читатель, от нее же, г-жи Коновой, узнает, что, согласно сведениям справки все того же Учетно-архивного отдела КГБ при СМ СССР от декабря 1965 г., в архиве госбезопасности имелось дело "ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других" № 236172".
После этого читателю позволительно, кажется, в свою очередь поставить г-же Коновой вопрос: а о чем был вопрос, поставленный ею?
Про убийство Иваном Грозным сына
Поскольку донесение Георга Фаренсбека Фридриху II от 10 мая 1582 г., опубликованное Г.В. Форстеном на языке оригинала (Акты и письма к истории Балтийского вопроса в XVI и XVII столетиях. СПБ.,1889. № 86, С.184), в переводе на русский язык, насколько известно, не появлялось, то ниже оно приводится в переводе Н.Н. Яблонской.
Как видно из текста, Фаренсбек ссылается на Поссевина ("посланник Павестлиха"), сведения которого о сыноубийстве, полученные, как известно, из вторых рук, остаются таким образом единственным источником версии насильственной смерти Ивана Ивановича.
Как видно из текста, Фаренсбек ссылается на Поссевина ("посланник Павестлиха"), сведения которого о сыноубийстве, полученные, как известно, из вторых рук, остаются таким образом единственным источником версии насильственной смерти Ивана Ивановича.
